Трикстер
Не из этой серии, но того же автора
) вышло переиздание моей книги 2006-го года о Трикстерах. Оно исправленное и дополненное. Переплёт на этот раз твёрдый. Книга уже поступила в магазины Москвы и сетевой - ОМСТОР, осуществляющий рассылку в разные города России.
http://omstore.ru/trjukach-licedej-igrok-p-8722.html
Отрывочек из книги:
Гаврилов Д. А. Трюкач. Лицедей. Игрок. Образ трикстера в евроазиатском фольклоре. – М.: Издательство «Ганга» - ИЦ «Слава!», 2009. – 288 с., ил.
III.4. Иван-дурак. Славянские ассоциации
Когда второе издание этой книги готовилось к изданию, редактор отметил, что не грех было бы обратиться к традиционному герою русского фольклора – Ивану-дураку. По правде говоря, вариаций русских сказок с участием этого персонажа несколько сотен, и далеко не каждый Иван-дурак выступает трикстером, то есть дурость, глупость и придурковатость – это вовсе не непременный атрибут трюкача, а разве что лишь оценка неординарности (асоциальности) со стороны окружающих, он «дурак» в переносном смысле.
По этим причинам автор ограничился бы лишь некоторыми параллелями с уже выявленными сюжетами Европы и Азии. Поскольку зачастую герой русской сказки дурак в самом деле, то есть в прямом смысле (что не мешает ему учиться уму-разуму, обнаруживая к концу сюжета все черты культурного героя). Но чтобы вырасти в культурного героя совершенно не обязательно быть изначально трикстером, можно просто героем не быть.
Представляются надуманными современные попытки «обелить» дурака, произведя его прозвище от некоего «другак», то есть «другой». На момент записи сказок с конца 18-го века слово «дурак» значило ровно то же самое, что и ныне и было производным от существительного «дурь, дурость». И тот, кто отличается дуростью – тот дурной, то есть дурак. Игра слов в «дурной» и «другой» является ложной этимологией а-ля мсье Задорнов. Это именно так вот еще почему. В русских народных сказках есть несколько других персонажей, выполняющих все те же действия пресловутого Ивана-дурака, но не имеющих подобного эпитета при всём своём дурачестве. И тем не менее, несмотря на разницу по части происхождения и состава слова, дурак именно что «иной, другой», «не такой, как все», «тот, кто придуривается или дурачится».
А в этом случае образ «Ивана-дурака» распадается как бы на две части. Если он не принадлежит к существующей в настоящем социальной системе, это вовсе не значит, что он – асоциален. Как раз наоборот, этот персонаж может быть куда как более консервативным, чем нам кажется, обременённым христианскими предрассудками. Если Иван относится к предыдущей общественной формации, то есть устремлён в прошлое, его именование дураком – поздний налёт. Его воприятие мира – языческое.
Так В.Я.Пропп, разбирая сюжет о дарении Ивану-дураку различных благ как бы ни с того, ни с сего, предполагает, что в русской сказке зачастую опущены архаичные языческие детали (как то, например, «Сивко-Бурко», в которой отец-мертвец дарит младшему сыну чудесного коня по сути за совершение жреческих действий на его могиле, от которых уклонились старшие братья) (Пропп, 2004, с.121-123).
Было бы соблазнительно предположить, что «герой-дурак» в условиях крушения родового и семейного укладов, остаётся носителем черт уходящей языческой эпохи и подлинным наследником «отцов», тогда как его братья – дети нового века и формации.
Но как показывает работа хотя бы того же А.Д.Синявского , и одной книги недостаточно, чтобы в полной мере рассмотреть этот образ. Впрочем, важным представляется следующее его соображение:
«…сказочный Дурак - не мудрец, не мистик и не философ. Он ни о чем не рассуждает, а если и рассуждает, то крайне глупо. Но, можно заметить, он тоже находится в этом состоянии восприимчивой пассивности. То есть - в ожидании, когда истина придет и объявится сама собою, без усилий, без напряжения с его стороны, вопреки несовершенному человеческому рассудку. Отсюда, кстати, народные и просто общеупотребительные разговорные обороты - вроде «везет дуракам», «дуракам счастье», «Бог дураков любит», - которыми широко пользуется и русская сказка».
Не это ли жреческое ожидание откровения? Работы в этой области – непочатый край, копнём лишь чуть-чуть проблемку, тянущую не одну докторскую диссертацию, лишь слегка качнём Сизифов камешек, да простит нас редактор.
Возьмём для наглядности сборник русских сказок Александра Афанасьева, кстати, один из многих, только более или менее популярный, поскольку чаще иных подвергался адаптации для детей и взрослых, но, тем не менее, показательный.
Нас интересует в первую очередь выборка сказок, само название которых намекает на «дурость» или «дурачество», хотя, разумеется, количество сказок, где «дурак» выступает двигателем сюжета неизмеримо больше. У Афанасьева они следуют почти что одна за другой, например: №№397-399 «Шут», №400-401 «Иванушка-дурачок», №402 Дурак и берёза, №403-404 «Набитый дурак», №430 «Иван-дурак»…
№397-399. Представитель господствующей социальной системы, культовый служитель Христа, а по-русски – поп, самонадеянно обращается веселья ради к шуту и становится не один раз жертвой обмана, понижающего его социальный статус и умаляющего поповское чувство значимости. Аналогичной жертвой становится представитель торгового сословия – купец (а затем и служивое сословие – казаки и солдаты ). В ход идёт классическое переодевание в женщину, создание иллюзорного образа купеческой невесты с последующей заменой новобрачной на козла. Среди сюжетных линий – шутовское состязание истинного и главного шута с теми, кто лиш так себя называет «по профессиональной деятельности». Среди трюков – продажа мнимой покойницы, иммитация смерти путём протыкания пузыря, наполненного кровью (бродячий сюжет со времён Уленшпигеля), оживление мертвеца побоями (плёткой-живилкой) и чудесное избавление из мешка перед самым утоплением (как тут не вспомнить Насреддина, ростовщика и мысли об обезьяне), разумеется – разорение, увечье или смерть идейного (-ых) противника (-ков) шута, принадлежащих к той системе, в которую он не вписывается.
В сюжетах №400-401 Иванушка-дурачок демонстрирует полное презрение к материальным благам общества и его моральным установлениям о жизни и смерти: сидит на печке и кормит мух; вместо родичей кормит тень, принимая её за человека, который ни на шаг не отстаёт (должно быть тоже хочет есть); выкалывает глаза овцам, чтобы стадо не разбежалось; уподобляет стол лошади (поскольку у них по четыре копыта); солит реку, которая больно пресная; одсовывает в капкан вместо зверья мертвеца; выпивает или проливает до остатка принадлежащий всей семье или деревне пивной напиток; как бы случайным образом, получив побои, избавляется от неминуемого утопления в реке, подменяя себя барином и присваивает его достояние; обманывает завидущих родственников, обрекая их на жестокую смерть.
№402. В сказке об Иване-дураке и берёзе есть намёки на то архаическое осознание мира Иваном, о котором писал Пропп. Герой идёт продавать корову, и в скрипе берёзы ему слишится речь. Не долго думая, он привязывает корову к дереву и уходит (то есть приносит в жертву, надеясь получить от «продажи» дереву коровы больше, чем от людей). Когда корова с точки зрения Ивана исчезает, а никаких благ, кроме тумаков и еще больших тумаков от братьев, он не получает, дурак срубает берёзу и в дупле находит клад, оставленный разбойниками…
№403-404. Абсурдное поведение героя, которому, тем не менее, «везёт», это если и обучающий сюжет, то «от противного». Дурак служит предметом для битья, хотя и бьют его не смертным боем, точно козёл отпущения. Своим присутствием дурак снимает социальное напряжение, позволяет разрешиться той или иной застойной или критической ситуации, быстро и к общественному согласию.
См. также.
Синявский А.Д. Иван-дурак: Очерк русской народной веры. - М.: Аграф, 2001. с. 37-48
Афанасьев А.Н. Народные русские сказки. Полное собрание в одном тому. – М.: Альфа-Книга, 2008, - 1087 с.
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
